Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

– После победы…, – сказал себе Федор, – после победы, я, непременно, встречу кого-нибудь. Я никого так не полюблю, как их…, Анну, Аннет…, Но дедушка Федор Петрович тоже поздно женился. Хотя он бабушку Тео ждал…, – задремав, Федор не услышал мягких шагов, у землянки.

У менгиров мигал зеленый огонек рации. Мишель видел, в свете звезд, очертания антенны, стройную спину кузины. Лаура склонилась над передатчиком, держа на коленях тетрадь. Правая рука ловко стучала ключом. В кармане куртки Мишеля лежало простое, серебряное кольцо. Он не хотел долго бродить по Ренну. Город кишел немцами, а документов у него не было:

Мишель зашел в первую попавшуюся, дешевую лавку, на рынке:

– После победы я ей подарю самое лучшее кольцо. Если она согласится, конечно…, – в долине Мерлина, в городе, нагоняя отряд, он думал о Лауре. Он понял, кто ему снился, с ребенком на руках:

– Она, конечно…, – увидев, что кузина сворачивает антенну, Мишель, решительно, поднялся – какой я дурак. Она мне еще пять лет назад нравилась. Но мы тогда моложе были…, – даже в ночь подрыва моста, он видел немного раскосые, темные глаза, слышал легкое дыхание. Он вспоминал ночь, в Дрездене, свой голос, на балконе квартиры Густи:

– Не надо бояться, Стивен. Иди к ней, она тебя ждет…, – Мишель сжал в руке кольцо:

– Густи, больше нет. И меня могут завтра убить. Или ее, Лауру…, – о подобном он думать не хотел:

– Но у Стивена теперь девочка появилась, тоже Августа. Смерть везде, но нельзя ее бояться. Надо жить…, – ночь пахла весенними, нежными цветами. Переливался Млечный Путь, в кронах деревьев хлопали крыльями птицы. Незаметно перекрестившись, Мишель пошел ей навстречу. Кузина, с передатчиком, спускалась от менгиров, по тропинке, к лагерю.

– Я ей все расскажу, – решил Мишель, – то есть, конечно, не стану говорить о Момо. Такое недостойно мужчины. Но она должна знать, что я всегда, всегда буду ее любить, должна…, – Мишель смотрел на звезды. Он оступился, наткнувшись на кузину.

– Извини…, – она держала рацию. Мишель, сверху вниз, посмотрел на узел темных волос, на простой крестик, на смуглой шее:

– Я никогда подобного не говорил, – понял Мишель, – я не знаю, как…, – он знал. Взяв маленькие, изящные руки, он просто сказал, что любит ее:

– Я был дурак, – Мишель улыбался, – я пять лет вспоминал тебя, Лаура, но думал, что поздно, что мы никогда с тобой не увидимся. Только, как родственники, – торопливо прибавил он, – я не знал, нравлюсь тебе, или нет. Но, если я, хоть немного тебе по душе…, – он увидел влагу на ее нежной щеке. Девушка, осторожно, вынула руки из его ладоней:

Лаура заставила себя не прижиматься к нему, не класть голову на плечо:

– Мишель…, – она сцепила пальцы, – не надо, не надо. Ты делаешь ошибку. Я совсем не такая, как ты думаешь…, Не надо…, – помотав головой, она быстро пошла к своей землянке. Мишель услышал треск двери, до него донеслись сдавленные рыдания. Он не двигался с места, держа кольцо:

– Чушь, – зло сказал себе мужчина, – чушь и ерунда. Я люблю ее, и если она любит меня…, – рванув на себя деревянную дверь, он покорежил ручку. В землянке было темно, она съежилась на узкой лавке, укрывшись одеялом, с головой. Он сделал шаг к стене, слыша ее тихий плач. Мишель, нарочито спокойно, сказал:

– Я здесь, Лаура, и уйду, только если ты захочешь. Так будет всегда, пока мы живы. Ты мне сейчас все расскажешь, тоже, если захочешь…, – девушка села, раскачиваясь, натянув на плечи одеяло. Устроившись рядом, Мишель осторожно, нежно, обнял ее:

– Держи…, – Мишель щелкнул зажигалкой, – я здесь, Лаура, я с тобой…, – она затянулась горьким дымом: «Это долгая история, Мишель».

Наклонив белокурую голову, он поцеловал жесткие кончики пальцев:

– Я теперь никуда не тороплюсь, и больше не буду…, – робко погладив его по щеке, девушка начала говорить.

Холодную кладовую отряд устроил на склоне холма, рядом с устьем ручейка. Землянку обшили тесом, и проконопатили мхом. Драматург пропустил Лауру в низкую дверь:

– Здесь раздолье для моих, так сказать, профессиональных способностей. В остальное время мы больше разрушаем, чем строим…, – Лаура видела подробный план лагеря, начерченный в блокноте кузена, изящные, тонкие рисунки:

– Фортификацию я тоже знаю, – объяснил Федор, – я немного линией Мажино занимался. Не то, чтобы она армии понадобилась, – сочно добавил кузен, сплюнув на землю.

Мишель тоже рисовал:

– Иногда хочется подержать в руках карандаш, а не винтовку, или пистолет…, – Маляр улыбался, – я и в Германии рисовал, в лагере для военнопленных. Даже фреску начал писать…, – Густи рассказала Лауре, в Блетчли-парке, как Мишель и полковник Кроу оказались в Дрездене.

Мишель передал ей пухлый, перетянутый простой резинкой блокнот. Она перелистывала страницы, глядя на рисунки из крепости, на эскизы, сделанные Мишелем в лесах. Лаура дошла до наброска, в старинной манере. Обнаженная женщина стояла в тазу. Служанка держала полотенце, под ногами мешалась маленькая собачка. В круглом зеркале отражалась худая спина, с выступающими лопатками. Лаура смотрела на острый, упрямый подбородок, на тонкие губы:

– Она похожа на Констанцу, покойную. Мишель, наверное, фото вспомнил. Хотя Констанцу только в детстве фотографировали…, – с четырнадцати лет, когда кузина поступила в Кембридж, она больше не снималась, по соображениям безопасности.

– В манере Ван Эйка…, – неслышно вздохнула девушка, – Густи тоже по Ван Эйку диссертацию пишет…, – когда Лаура рассматривала блокнот, леди Августа еще была жива.

– А сейчас ее больше нет…, – Лаура стояла над бочкой, с засоленным мясом. Бочки в отряде тоже делали сами. До войны многие ребята работали на фермах и в маленьких, семейных мастерских, в провинциальных бретонских городах. На востоке говорили на галло, но в отряде были и бойцы с запада, из Финистера. Впрочем, о бретонском СС, и о коллаборационистах, они отзывались с нескрываемым презрением:

– Вешать их надо, – отрезал кто-то из ребят, – что мы и делаем. Язык неважен. Мы французы, и не позволим продавать Францию, ради места у кормушки…, – в развешанных по Фужеру плакатах утверждалось, что кельты, на самом деле, исконная арийская раса, родственная древним германцам. Один из приятелей Мишеля, в отряде, до войны тоже учился у профессора Блока, и преподавал историю, в университете Ренна. Он только выругался, когда Лаура спросила о листовках:

– После войны, мы шваль, лижущую задницу Гитлеру, отправим на каторгу. Исконная арийская раса…,– ученый горько усмехнулся, – хотят вскочить на подножку поезда с провизией. Гитлер пишет, что французы неполноценны. Сейчас все себя начнут арийцами объявлять…, – Лаура помешала палкой рассол:

– Он вчера ушел. Сказал, что ему надо подумать. Что думать, все понятно…

В темноте блестели его голубые глаза. Он обнимал ее за плечи, а Лаура, медленно, прерываясь, говорила. Она не стала скрывать, что давно работает на Секретную Службу. Девушка начала именно с этого. Так было легче. Мишель усмехнулся:

– Понятно, что к нам бы не прислали человека с улицы. И вообще…, – он, легонько, провел губами по ее виску, по седой пряди, – девушка, которая сорок раз прыгала с парашютом, и стреляет лучше, чем бывшие армейские офицеры, вряд ли научилась такому за две недели до отлета на оккупированные территории….

– Я капитан, – тихо сказала Лаура, – только во вспомогательных частях, женских. В регулярной армии женщины пока не служат, – она иногда думала, что девушек с ее званием можно пересчитать по пальцам. В Блетчли-парке все аналитики, операторы, и шифровальщицы получили армейские нашивки. По словам Джона, это было удобней, чем подписывать контракты с гражданскими лицами:

– Твоего отца мы не можем обратно призвать…, – герцог развел руками, – он инвалид, списан, по здоровью…, – Лаура еще не слышала отца, на сеансах связи:

– Папа не знает, где я. Он думает, что я в Канаду полетела, или в Шотландию. Но рано или поздно, он спросит у Джона, кто такая Монахиня. Хотя Джон, конечно, может и не отвечать. Сошлется на военную тайну…, – услышав о ее звании, Мишель рассмеялся:

– Мы с тобой оба капитаны. Теодор должен был стать командиром отряда, но сказал, что лучше, если мы вместе будем руководить. И все? – поинтересовался Мишель, привлекая Лауру к себе:

– Потому что, если да, то я не понимаю, зачем мы вообще подобное обсуждаем…, – Лаура почувствовала его твердую, уверенную руку. Девушке отчаянно захотелось больше ничего не говорить, а просто оказаться в его объятьях, на узком, деревянном топчане, забыв об остальном.

– Нельзя, – велела себе девушка, – нельзя больше лгать. Ты потеряла сына, потому, что лгала любимому человеку. Никогда подобного не случится. Мишель должен знать правду, – она отстранилась: «Нет».